Что же такое «МЫ» ?
Мы – из лесов безбрежных.
Мы – из блокадной тьмы.
Мы – из стихов сгоревших.
Из невысоких изб.
Песенного всесилья.
Мы – из бессмертья.
Из плоти твоей, Россия !
Мы от свинцовых розг падали в снег с разбега.
Но поднимались в рост, звонкие, как Победа !
Как продолженье дня, шли тяжело и мощно…
Можно убить меня. Нас убить невозможно!..
Что же такое «МЫ» ?
Веруя в пробужденье, взяв у земли взаймы
Силу в момент рожденья,
Мы ей вернем сполна все, что она давала.
Только б была она! Лишь бы существовала !
Мы проросли из нее, будто трава степная…
Гибнет в печи смолье, солнце напоминая…
Глядя в лицо огня, я говорю тревожно:
Можно убить меня. Нас убить невозможно !
(Роберт Рождественский, 1971 год)
35 лет назад в Ленинграде не стало большого советского ученого, уважаемого ленинградца-блокадника, Героя Социалистического Труда, лауреата трех орденов Ленина, трех орденов Трудового Красного Знамени, ордена Октябрьской революции, медали «За оборону Ленинграда», Сталинской премии, действительного члена Академии наук СССР и многих зарубежный академий, заслуженного деятеля искусств РСФСР, доктора исторических наук, профессора Ленгосуниверситета, директора Государственного Эрмитажа, члена партии большевиков с победного 1945 года Бориса Борисовича Пиотровского (1908 – 1990 гг.). Коренного ленинградца – петербуржца, мужественного участника обороны и 900-дневной блокады, посвятившего всю свою трудовую жизнь служению народу, науке, ученикам, Эрмитажу и Великому Городу !
Более полувека проработал Борис Борисович в Музее, четверть века был директором, созидателем и свидетелем его исторического возрождения.
В Петровской академии наук и искусств, Отделение философии возглавляет мудрый, достойный ученик Бориса Борисовича, доктор исторических наук, профессор Андрей Леонидович Вассоевич, - коренной ленинградец, родившейся в трудовой семье блокадников, выпускник ЛГУ им. А.А. Жданова, автор книги «Военный дневник и блокадные письма Т. Вассоевич», член Санкт-Петербургского Союза художников РФ и член Союза писателей России. Директор Института Востоковедения РГПУ им. А.И. Герцена, многолетний ведущий радиопередачи «Санкт-Петербургского исторического радиоклуба» ТРК «Петербург».
В 1978 году Лениздатом была выпущена художественно-документальная повесть известных ленинградских писателей, участников Великой Отечественной войны, обороны Ленинграда, Сергея Петровича Варшавского и Юлия Исааковича Реста под названием «Билет на всю жизнь. Повесть об Эрмитаже» с предисловием академика Бориса Борисовича Пиотровского. Одна из лучших книг советского периода о главном музее России и Мира, его работниках и петроградской истории начала ХХ века ! Сегодня, мы публикуем отдельные отрывки из этой познавательной для читателя повести.
Информационная редакция ПАНИ
«Билет на всю жизнь. Повесть об Эрмитаже»
(отрывки из книги)
В ноябре 1917 года, классовая предубежденность и кастовая солидарность сплотили на единых позициях всех эрмитажных хранителей. Наша хваленая интеллигенция «внеклассовая» и «внесословная», выявила свое идейное единство с эксплуататорскими классами и вступила с ними в открытый союз. Эта саботирующая интеллигенция, писал журнал «Грядущее», дорожит своими привилегиями на культуру « не меньше, чем помещик землей».
Словосочетание «эрмитажный хранитель» издавно было равнозначно понятию «ученый муж». Однако, по уровню учености состав эрмитажных хранителей никогда не был однороден. Насмешливое прозвище «эрмитажный барон», промелькнув однажды в прогрессивной печати, накрепко пристало не только к титулованным «остаейцам» (т.н. «приспособленцам» и «ждунам» - прим. ред.), которых действительно было немало в Эрмитаже, но и ко всем, кто рассматривал свою службу в придворном музее как не слишком утомительный путь наверх по многоступенчатой лестницы табели о рангах. Да и министерство императорского двора, со своей стороны, в фамильном гербе и солидном капитале (в протеже на работу по родственными и неправедным связям – прим. ред.) видело наилучшую рекомендацию для причисления к Эрмитажу того или иного претендента.
Этих - то «эрмитажных баронов» и подразумевал Д.А. Шмидт - хранитель Картинной галереи (профессор Петроградского университета и Академии художеств – прим. ред.), когда в предоктябрьские месяцы 1917 года писал: «До сих пор Эрмитаж был вынужден подыскивать себе сотрудников среди людей материально обеспеченных, которые смотрели на эрмитажную работу как на благородный спорт… Формула «он ведь так любит искусство» считалась достаточной аттестацией любого кандидата в хранители Эрмитажа». Но Эрмитаж, как бы ни сковывал его дворцовый регламент, был все же музеем, и он не мог бы вообще существовать и развиваться, не будь в составе его хранителей и подлинных ученых, людей широкой научной осведомленности, неутомимых исследователей, истинных знатоков. Их имена украшают эрмитажные анналы.
В 1917 году, на стыке двух общественных эпох, самой значительной и авторитетной фигурой в ученой коллегии Эрмитажа был несомненно академик СПбАН Яков Иванович Смирнов. Его учеником был выдающийся советский востоковед академик Иосиф Абгарович Орбели (директор Эрмитажа в 1934-1951 годах, организатор эвакуации и хранения коллекций в годы Блокады, послевоенного восстановления музея – прим. ред.). Научной сенсацией среди востоковедов всего мира явился изданный в 1909 году классический труд Я.И. Смирнова «Восточное серебро».
Усадебка Смирновых (д. Боблово Клинского уезда под Москвой) примыкала к имению Менделеевых (Дмитрий Иванович Менделеев – член-корреспондент СПбАН, профессор, автор Периодической таблицы химических элементов, основатель Главной палаты мер и весов, Русского химического общества, экономист и футуролог, профессор СПбГУ, тесть поэта А.А. Блока и отец Любови Менделеевой – прим. ред. ). В эрмитажном кабинете Якова Ивановича на его огромном столе александровских времен среди глиняных черепков и обломков позеленевшей бронзы стояли две фотографии в деревянных рамках-самоделках: Дмитрий Иванович Менделеев и молодой Александр Блок.
Смирнов знал Блока с давних пор: поэт проводил летние месяцы в тех же местах, в Шахматове, имении своего деда, знаменитого ботаника Андрея Николаевича Бекетова, академика СПбАН, ректора Петербургского университета в 1876 – 1883 годах. Обычно Яков Иванович возвращался из Боблова в отличном расположении духа, но этот раз и Боблово не дало мира его душе. Подобно графу Д.И. Толстому (последнему директору Императорского Эрмитажа– прим.ред.), он был убежден, что большевистская власть не долговечна, что еще до Нового года восстановятся прежние порядки, что вместе с большевиками канет в Лету и беспрецедентный декрет, отменяющий помещичью собственность на землю. «Нелепо же, - глухо говорил Смирнов,- ни с того, ни с сего взять да спалить библиотеку Александра Блока…»
В ноябре 1917 года Яков Иванович Смирнов, как и прочие эрмитажные хранители, являлся в Эрмитаж только за тем, чтобы отсидеть присутственные часы. Он не мог ничем заняться, ни на чем не мог сосредоточиться, потому, что на его глазах - так ему казалось - «распадалась связь времен»: прошлого, настоящего, будущего. Он был археологом, и его интуиция позволяла ему мысленно сопрягать в единое целое разрозненные фрагменты былого, но калейдоскоп современных политических событий ставил его в тупик, осколки разрушаемого революцией старого мира порошили его зоркое око – оно видело лишь случайные фрагменты и случайные детали, не охватывая целого во всей его значительности и исторической перспективе. Революцию Смирнов не понимал, страшился ее, перечитывал Екклизиаста (ветхозаветная библейская книга – прим. ред.) – о времени, уготованном для созидания, и о времени, предназначенном для разрушения : «Всему свое время – время строить, и время разрушать». Он считал, что революция будет только разрушать.
Снегопады в 1917 году начались в ноябре, убирать снег было некому, и через месяц город утопал в сугробах. В шинели, перетянутой солдатским ремнем, в шапке-ушанке, глубоко надвинутой на высокий лоб, бродит Александр Блок по своему Петербургу, завьюженному, уже занесенному снегом. «Россия гибнет», - слышит он изо дня в день вокруг себя, - «России больше нет», «вечная память России». Он размышляет о России, он размышляет о революции, он размышляет о русской интеллигенции.
Дело художника, размышляет он, обязанность художника – видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит «разорванный ветром воздух», - Что же задумано ? – задает он себе вопрос. И отвечает: - Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, радостной и прекрасной жизнью…
Стыдно сейчас надсмехаться, ухмыляться, плакать, ломать руки, ахать над Россией, над которой пролетает революционный циклон, - «Почему дырявят древний собор ?» - слышит он вокруг себя, - «Почему гадят в любимых сердцу барских усадьбах» - Что же Вы думали ? Что революция идиллия ? Что творчество ничего не разрушает на своем пути ? Что народ – паинька ? Что сотни жуликов, провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит ? И, наконец, что так «бескровно» и так «безболезненно» и разрешится вековая распря между «черной» и «белой» костью, между «образованными» и «необразованными», между интеллигенцией и народом? …Бродит Блок по своему Петербургу, греется у конногвардейских костров. «Мы - звенья единой цепи...» (из статьи «Интеллигенция и Революция», январь 1918 г.).
Помещичьим имуществом, ставшим достоянием народа, были не только усадебные постройки, сельскохозяйственные орудия, живой и мертвый инвентарь, но и произведения искусства и памятники старины: в конфискуемых у помещиков имениях, в барских усадьбах, в родовых гнездах российского дворянства веками накапливались уникальные полотна и скульптуры русских и иностранных мастеров, тончайшие произведения прикладного искусства, складывались многотомные библиотеки и архивы огромного исторического интереса. Судьба этих культурных ценностей не могла не вызывать тревоги: одно дело в возможно кратчайший срок наладить охрану художественных сокровищ в городах, опираясь на революционную сознательность пролетариата, и неизмеримо труднее - в деревне, где так сильна мелкособственническая стихия, и где вековая злоба крестьянства к помещику – угнетателю нередко находила выход в разгроме усадеб и имений.
«Каждый памятник старины, каждое произведение искусства, коими тешились лишь цари и богачи, стали нашими: мы никому не отдадим их больше и сохраним их для себя и для потомства, для человечества, которое придет после нас и захочет узнать, как и чем люди жили до него… Нет нужды задаваться вопросом, в чьих руках находились раньше те или иные художественные или исторические сокровища: дворцы, особняки, храмы и т.п., в кои вложено столько труда и красоты, сотворенных народным творчеством. Важно знать, кто теперь – хозяин ? А хозяин - вся трудовая Россия ! Поэтому ненависть, которую питает народ к прежним хозяевам – царям и другим поработителям, он не распространяет на ни в чем не повинные вещи, с которыми отныне станет обращаться по-хозяйски, в целях доступного всеми изучения и любования. Долг каждого из нас не только охранять на местах свидетельства истории и памятники искусства, но собирать и пополнять народную сокровищницу новыми и новыми предметами». (Из воззвания Совета народных комиссаров РСФСР, 1918 год).
Бойкая распродажа художественных коллекций началась сразу же после Февральской революции. «В дни Керенского, - вспоминает И.Э. Грабарь (русский и советский живописец, последователь импрессионизма, искусствовед, общественный деятель, основоположник живописи социалистического реализма, академик, лауреат Сталинской премии, народный художник СССР – прим. ред.), - увозили целыми поездами обстановку, картины, скульптуру и драгоценности». Огромные ящики, обитые рогожей, кованые сундуки громадных размеров, элегантные кофры и чемоданы, набитые предметами искусства, транзитом через Финляндию отправлялись в нейтральные скандинавские страны, а оттуда, перегруженные в трюмы и перенесенные в каюты, продолжали свой безвозвратный вояж за океан. Правительство русской буржуазии – Временное правительство помещиков и капиталистов под председательством Керенского молчало…
«Чтобы убедиться в этой истине, - писал А.М. Горький (классик русской советской литературы, общественный деятель и публицист – прим. ред.), - стоит только посвятить два-три дня на обзор того, что творится в галереях Александровского рынка, в антикварных лавках Петрограда и бесчисленных комиссионных конторах открытых почти на всех улицах города. Всюду неутомимо ходят хорошо выбритые, но плохо говорящие по русски люди американской складки - и, без конца скупают все, что имеет хотя бы ничтожное художественное значение».
Все, что было под силу питерским рабочим, они выполняли как должно. Но огромные художественные богатства, которые революция намеревалась передать народу, требовали и других забот, нуждались в повседневном уходе и сохранении, в учете и научной систематизации, а в этом тонком деле Красная рабочая гвардия ничем помочь не могла. Тут требовалась квалифицированная помощь сведущих людей, научной и художественной интеллигенции. Кто же поможет ? Музейщики ? Они саботируют. Художники ? Союз деятелей искусств, объединяющий художников разных направлений, встретил в своем большинстве пролетарскую революцию с неприязнью и враждебно. Призыв Наркомпроса приступить к совместной работе по созданию новых форм художественной жизни, Союз деятелей искусств решительно отклонил.
В письме, обращенном к Красной гвардии, нарком просвещения А.В. Луначарский писал : «Я получаю единодушные отзывы об исключительной бдительности и самоотверженной защите общенародных ценностей Зимнего Дворца и Эрмитажа…».
Среди тех немногих, кто придя 7 ноября в Смольный, легко уместился рядом с А. Блоком и В. Маяковским на прожженном махоркой диване, была молодая прекрасная собой двадцатидвухлетняя девушка. Она расписалась в коротком списке присутствующих: Лариса Рейснер (поэт Серебряного века, журналист, дипломат, деятель большевистской партии – прим. ред). В дни Октябьского восстания, она примчалась в Смольный и сказала, что готова служить Пролетарской революции. «Вы нам очень нужны, Лариса Михайловна» - обрадовался ей нарком просвещения А.В. Луначарский. В историю революции Лариса Рейснер войдет как легендарный комиссар годов гражданской войны, но первая послеоктябрьская глава ее биографии была связана с охраной художественных сокровищ Эрмитажа.
Графиня С.В. Панина (заместитель министра Временного Правительства, меценат, один из руководителей партии кадетов, деятель российской эмиграции – прим. ред.) обратилась с письмом к Луначарскому: «Принимая во внимание обстоятельства настоящего времени и желая по возможности сохранить от порчи и гибели имеющиеся у меня ценные картины старинных иностранных мастеров, прошу дирекцию Эрмитажа вывезти их из Петрограда или принять на хранение».
Зимний Дворец был захламлен, зашаркан, оглушен громом недавних событий. Красноармейцы и рабочие отряды в те тревожные дни охраняли Эрмитаж – сегодняшний и завтрашний.
Статья Горького, направленная против разбазаривания национальных художественных ценностей России, была напечатана 28 мая 1918 года. «Время еще не ушло, - писал Горький в конце статьи, - и можно сохранить много ценного и необходимого для культуры России». Через два дня, 30 мая, Советское Правительство приняло постановление, которое определило в этом вопросе бескомпромиссную линию Государства пролетарской диктатуры. Зал Рембрандта был торжественно открыт 28 ноября 1919 года, а открытие всей Картинной галереи решили приурочить к Новому Году.
Джон Рид, американский журналист, в 1919 году нелегально пробрался через Норвегию, Швецию, Финляндию и, скрытно перейдя линию фронта, попал в Петроград. Он торопился в Москву, но вновь посетил и поклонился залам Эрмитажа. В его вещевом мешке лежала вышедшая в Нью-Йорке книга «Десять дней, которые потрясли мир» об Октябрьской революции в России 1917 года, свидетелем которой он был в Петрограде. Он вез ее В.И. Ленину. Никто в России этой книги еще не видел, никто ее не читал. Ленин дал наивысшую оценку.
Английский писатель-фантаст Герберт Уэллс, автор знаменитой книги «Россия во мгле», осенью 1920 года перед поездкой в Москву к Ленину (которого назвал Кремлевский мечтатель – прим.ред.), вместе с А.М. Горьким, придя в холодный музей, не мог поверить в будущее возрождение России и Эрмитажа.
Александр Бенуа (российский живописец Серебряного века, историк искусства, музейный деятель – прим. ред.), живший в Париже, снова и снова перелистывал страницы каталога, разглядывал репродукции, наслаждался, блаженствовал. Государственный Эрмитаж. Отдел западноевропейского искусства. Каталог живописи… Научный редактор В.Ф. Левинсон – Лессинг. Он помнил его молодым застенчивым юношей, приходившим в восемнадцатом году просить о службе в Эрмитаже !
«У меня не хватит мужества утверждать, писал в 1928 году Стефан Цвейг (австрийский писатель, драматург, журналист, доктор философии Венского университета – прим.ред.), что я действительно видел Эрмитаж. Я только побывал во многих его залах». Цвейг приезжал в СССР как представитель Австрийских писателей, чтобы принять участие в праздновании столетия со дня рождения Льва Толстого. Из Москвы он специально приехал в Ленинград, чтобы побывать в Эрмитаже и с закрытыми глазами прошел десятки залов, чтобы остановиться перед полотнами Рембрандта, Ватто и Фрагонара. По пути из Москвы в Ясную Поляну, Стефан Цвейг рассказывал Анатолию Луначарскому, на какие раздумья навели его в эрмитажных залах толпы рабочих, крестьян, солдат.
- Да, это бескорыстное и искреннее стремление одним духом поднять народ из тьмы невежества до понимания Бетховена и Вермеера отдавало чем-то наивным, но желание одних с ходу объяснить, а других с лета понять высочайшие ценности было у тех и у других одинаково нетерпеливым…
Луначарский ответил Цвейгу с легкой улыбкой: - нас, русских, неверно понимают, называя нас терпеливыми. Мы терпеливы телом и даже душой, но мышление у нас нетерпеливее, чем у любого другого народа…
Великая созидательная работа по строительству нового, справедливого общества трудового народа - везде, всюду. Спустя десять лет, Стефан Цвейг писал об Эрмитаже, который «вырвался из своего помещения, забрался в тысячеоконный Зимний Дворец и затопил своими богатствами и сокровищами парадные покои и приемные залы царей». Искусство принадлежит – народу !
Свою восторженную статью писатель- гуманист заканчивает словами; «Здесь, в сокровищнице, в парадных покоях бывших царей…начинаешь понимать органичность русской революции !»
Накануне первой годовщины Октябрьского восстания, 30 октября 1918 года, «Петроградская Правда» напечатала статью «Революция и культура» : «Русская социалистическая революция, вынужденная отстаивать свои завоевания, вынуждены бороться не покладая рук против своих врагов, внутренних и внешних, совершает незаметно для постороннего взгляда великую созидательную и преобразовательную работу. Все стороны народной жизни, начиная с организации производства и справедливого распределения и кончая народным образованием, наукой и искусством, получают колоссальный толчок вперед, реформируются на новых началах в интересах пролетариата и трудящихся масс. Современнику трудно оценить во всей полноте то, что сделано в этой области Революцией. Только будущий историк сможет дать общую оценку громадной работы, совершенной пионерами нового общества, созидателями пролетарской культуры».
Теоретическое обоснование программы музея, особенно такого как Эрмитаж, с огромным материалом, который наслаивался в течение полутора столетий, всегда представляет величайшую сложность. Подготовленный профессором Джеймсом Альфредовичем Шмидтом проект реформирования Эрмитажа в 1918 году, как музея мирового уровня, включал глубокие системные изменения в жизнедеятельности музея, отвечающего духу времени. Шмидт считал, что «Музеи и их культурно-общественное значение процветают тем более, чем строже внутри их стен господствует наука», и что «необходимо добиваться такой постановки научного дела в Эрмитаже, чтобы всякого рода дилентантизм и журнализм исчезли из трудов эрмитажных хранителей…». Он считал, что «Хранитель мирового музея должен быть воспитан в железной научной дисциплине». Он остается во многом актуальным и внедряется до наших дней.
«Музей иноземного, преимущественного западноевропейского искусства» каким был представлен Эрмитаж в ранние советские годы, постепенно преобразовывался во всеобъемлющий музей истории мирового искусства и мировой культуры, соответственно в течении десятилетий видоизменялись программа и структура Государственного Эрмитажа. Однако и сегодня нельзя не отдать должного первым эрмитажным реформам восемнадцатого года – они сыграли роль исходного рубежа для всего последующего развития музея.»
С ночи Октябрьского штурма Дворцовая площадь так и осталась главной площадью Петербурга, Петрограда, Ленинграда, и какие бы события на ней не происходили, их непременным очевидцем становился Государственный Эрмитаж - гордость, память и величие России !
С.П. Варшавский
Ю.И. Рест
Подготовлено к публикации в сокращении по книге: «Билет на всю вечность. Повесть об Эрмитаже». Лениздат. 1978 год.
Составитель: к.э.н. доцент, профессор ПАНИ Г.Ф. Горбунов
Вы можете авторизоваться с помощью социальных сетей: